Сказки кофейного фея - Светлана Макаренко-Астрикова

***

Первая молния разрывает глубину ночи, точно так же, как мое естество разрывает, взрывает изнутри то мягкое, глубокое, нежное, что есть в ней, что всегда было. Что присуще только ей. С чем я незримо сливаюсь, как с океаном, чтобы утром опять проснуться чуть вдали от нее, очнуться, держа ее на своем локте, на своем плече.. Совсем рядом. И снова ощутить как в каждой клеточке ее тела, на самых кончиках пальцев бьется сердце… Мое? Ее? Не разобрать… Не различить.. Не нужно различать… Не стоит..

Глава четвертая. Картина для фея…

– Ну и что ты мне предлагаешь? Отдать все за аренду и остаться без штанов? – Мишка вытряхивает пепел на подоконник и смахивает его ладонью вниз, куда то на рабатку шафрана… – Лешке в гимназию через неделю, еще плату не внесли.

– Ничего я тебе не предлагаю. – Молоток в моих руках продолжает равномерно стучать по розовато – белому пластику мяса. Постепенно маленькая веранда наполняется запахом прожаренного бекона. – Смотри, пригорит! —

Беззлобно чертыхаясь, Ворохов перекладывает со сковородки на плоское блюдо кусочки бекона.

– И где тут Ваша турка? – Он оглядывается по сторонам, в поисках емкости, в которой можно сварить кофе. – Не привезли, что ли?

– Не привезли.– Нарочито спокойно отвечаю я. – Возьми на полке. Вот та, черная, от прежних хозяев…

– Маленькая она. – Мишка пожимает плечами, вертя в пальцах указанный предмет. – Нам не хватит на четверых. Еще и Лешка примажется… – Но послушно ставит турку на почерневший металлический поддон с речным песком, осторожно зажигая газовую конфорку и крутя флажок.

– Лешке чаю с молоком. Или какао с печеньем. Какое ему кофе! – Мои брови в недоумении ползут «домиком» – вверх, и я тотчас забываю какую из розоватых пластин бекона только что отшлепал молоточком…

– Я и сам не разрешаю это баловство! Но они же с Анькой как начнут вдвоем канючить! – Мишка, фыркая, еще несколько минут возится с газовой конфоркой, смотрит в окно, потом бесшумно, в два прыжка, вылетает вниз, и вскоре я слышу Лешкин визг, совершенно поросячий от восторга, потому что Ворохов окатывает сына ведром прогретой на солнце воды, стоящей на ступени крыльца.

– Леша, ну – ка, постой, я вытру тебя! Ах, этот папа, озорник какой, облил ребенка.. Постой, не вертись, я полотенце возьму! – ее характерно мягкий, приглушенный голос, с музыкальными нотами струящегося в траве ручья, нажимает на какую то сердечную клавишу или клапан внутри меня. Я зажмуриваюсь. Глубоко втягиваю ноздрями смешанный с солнечной пылью запах шафрана, несущийся в окно…

– Миша, ты и меня облил, кажется! – Она всплескивает руками и тихо хохочет, словно на крыльцо внезапно падает серебряная ложка..

Мобильный, черт! Опять эта кафедра!

– Алло, слушаю.. Да. Я. Завтра в три, да.. Буду. Ведомости у Воронцовой.. Группа? Должна быть.. Человек десять… Не больше..Да, спасибо. Все.

Отключаю светящийся, жужжащий квадрат, прижав его плотнее к щеке: руки – заняты.. Еще четыре кусочка. Кофе медленно закипает, дразня ароматом деревянные балки потолка, чуть скошенного, плоские узкие шкафы со стеклянными дверцами, слегка мутные от жира. Не все еще дотерли, не все вымыли..

В дверь просовывается немигающий, как омут, зелено – черный глаз, сопящий нос, в рыжинках веснушек, и выгоревшие на солнце темные вихры, с бело -желтыми соломинами прядей. Изрядно Лешку в голову целует летнее солнце, почти без устали! Я подмигиваю сопящему носу, и Лешка тотчас же протискивается в щель между косяком и дверью, протягивая мне корзинку с яблоками и головками шафрана…

– Это тебе… Она сказала для обеда…

– Спасибо. Что еще она сказала? – я улыбаюсь.

– Ничего. Я за ней смотрю. Она ходит потихоньку. Не бойся. – Лешка доверительно прикасается прохладной ладошкой к молотку, зачем то пробует крупинки соли, прилипшие на палец. Зрачки его изумленно расширяются, щеки краснеют, он чихает, смешно, фыркая, как маленький котенок:

– Фу – уу.. Соленое, горит.. Зачем?!.. Мясо такое будет?

Я киваю.

– Это для взрослых.. Тебе другие кусочки. В яблоках..

– А картошка будет? – Лешка берет из корзины яблоко и вгрызается в него зубами, с хрустом и писком.

– Обязательно. Картошку будем печь в костре. Скажи отцу, пусть ищет хворост..

– Ура! – Шлепая босыми ногами по деревянным ступенькам, Лешка несется вниз, подпрыгивая и насвистывая – Пионерская картошка будет.. Ура…

– Лешенька, а где твоя панама? – сверху из окна мансарды доносится ее голос. Она успела когда то подняться наверх. – Надень, пожалуйста, жарко, голову напечет.

– Я знаю. – Судя по голосу, Лешка стоит под окном, прямо на рабатке шафрана. – Не высовывайся, голова закружится, упадешь. Хлопот потом с тобой не оберешься.. И Грэг тогда точно про костер забудет.

– Хорошо. – Удивленно произносит она, чуть растягивая буквы. – Я не высовываюсь. Надень панаму.

Лешка вытаскивает из кармана шорт смятый клинышек, на бегу накрывает им соломенно – черные вихры и его загорелая спинка с острыми треугольничками лопаток, стремительно исчезает за углом домика.

– Совсем взрослый.. Командует, – с тихим смехом она входит в кухню, держа в вытянутых руках круглую майоликовую тарелку – синие цветы по белому ободу – наполненную малиной и крыжовником.

– Правильно командует. Не ходи по жаре. – Верхняя пуговица на лифе ее изумрудного, цвета глубокой травы, платья с V – образным вырезом на спине и открытыми плечами, слегка наклонена вниз, грозя оторваться.

Пуговица – декоративная, и ничего не значит, не открывает, но, бог мой, почему то хочется, чтобы она оторвалась быстрее… Ее плечи пахнут шафраном, малиной, солнцем…

Чувствую это на расстоянии, глубоко втягивая ноздрями всю ее, согретую августом, лучами последних дней лета, овеянную ветром, в котором запутались басовитые шмелиные ноты, иглами астр, медовый сок яблок, загустевший в сахарном сиропе заката…

– На варенье набрала… Не ожидала, что много так – Она, тихо улыбаясь, протягивает мне на ладони несколько крупных малиновых ягод. – Я наклоняюсь, беру их. Прямо губами.. На плите что то медленно, по змеиному, шипит.. Но кофе не успевает убежать. Она выключает газ и дует на поднявшуюся в турке шоколадную шапку. Пузырьки на шапке лопаются и турка снова – спокойна, кофе важно прячется в ее медное, раскаленное нутро.

Ее указательный палец нежным сгибом очерчивает, повторяет контур моей щеки.

– Щетина опять.. Ты на пирата тут с нами станешь похож.. Аня звонила?

– Звонила… – Мои губы касаются знакомых бугорков на ее ладошке, измазанной малиновым соком, скользят вниз, к запястью, где видна тоненькая нитка браслета с маленьким сердечком в середине. – Едет.. Просит без нее не обедать.

Пульс у нее размеренный. Но какой то – чересчур размеренный. Не успел сосчитать.. Шестьдесят? Меньше.. Пятьдесят? Она не отдыхала опять..

– Любимая, – Я держу губами ее запястье, наклоняюсь ниже, чтобы она не видела, как от отчаяния сужается там где то в глубине мой зрачок и острее становятся углы рта. – Это варенье мне не нужно. Никому не нужно. Нам всем нужна только ты.. Одна ты. Ты должна быть осторожна. Не ходить по солнышку. … Плечи обгорели, смотри…

– Горушка, все же хорошо.. Я была в Мишиной рубашке. Это сквозь рубашку так.. – она смеется. – У меня такая кожа с детства… Мне тоже не хочется быть белой, как молоко, среди Вас, робинзонов в шоколаде.. Ну что ты все волнуешься?. Не надо так. Мне даже обидно.. Вот и Лешик – озорник уже твою манеру копирует, обращается со мной, как с ребенком.. – Она ерошит мои волосы, целует меня, куда то в середину затылка, нежно, на лету, быстро, как горлинка птенца, и серьезно шепчет:

– Посади меня на стол?

– Зачем? – Удивляюсь я, и голос мой внезапно срывается на хрип – Ты что, хочешь меня соблазнить? Тут, на столе? Ну, я в принципе, не против, только..

– Нет. – Она хохочет, откинув голову назад. Хохочет до того, что на локтях у нее появляются ямочки.– Грэг, ты с ума сошел. Мне нужно достать посуду. Мишка там с Лешиком ставят стол. Посуда нужна… Я не достану. Надо вставать на табурет.

– Фу, как неинтересно, madame… E pensais, vous avez mieux à l′imagination de choses*. А тут… Посуда какая то. Я сам достану все, идите наверх. И – быстро. Чтобы через пару минут я вас тут не видел! – Изображая сердитость, я умудряюсь подмигнуть ей, и, продолжая хохотать, она выходит в коридор, пахнущий свежевымытым, «просолнечным» деревом, сохнущим на ветру. Ступеньки скрипят, поют под ее ногами. Что они поют, мне не разобрать. Выхожу к лестнице. Она стоит на верхней площадке, совсем спустив лиф на косточке, оголив плечи.

– Любимый, а знаешь, ты прав.. Прости. Я немножко обгорела. Дай мне крем? Он там, в холодильнике – Она не смотрит на меня. Она знает, что это я – смотрю на нее. И полно ощущаю частоту ее пульса, прохладу лба, горячечность кожи, нежность губ…